Зорий Яхнин

Невечная мерзлота

1975

* * *
Не спрашивая, сколько платят,
Мы сразу говорили "да".
И вот уже нас гулко катят
К туманным стройкам поезда.

И если бы вернулись леты,
Я повторил бы их опять.
Прорабы, мастера, поэты,
Позвольте всех мне вас обнять.

И вас, - парторг в автомобиле,
Седая девушка - и вас.
Меняли ль мы лицо Сибири?
Но уж она меняла нас.

Я и сейчас отдам рубашку,
Но битый вьюгами до слез,
Хмельно с душою нараспашку
Теперь не выйду на мороз.

Где надо, опущу забрало,
Вот так. Теперь в железо бей.
Дом возвести - нам это мало.
Каких поселим в нем людей?

Нам все дороже и дороже
Братанье Братсков, шум Шумих.
Мы стали не грустней, но строже
И в чем-то, может быть, моложе
Веселых сверстников своих.

По всем окраинам Сибири
Гудят ветра. И потому
Позвольте я вас обниму,
Мои товарищи седые.

* * *
Мне нужно слышать, слышать самому
И соловья, и карканье вороны,
Сам отличу от желудей патроны.
Ваш пересказ на веру не приму.

Памятник первой палатке
Ну вот и закончено дело -
Итог многолетней страды.
Туристы глядят обалдело
На жуткую пляску воды.

Гудят в проводах киловатты -
Страды многолетней итог.
В железные комбинаты
Течет электрический ток.

Плотина - что надо, в порядке.
Оправданы средства и риск,
В честь первой конкретной палатки
Абстрактный стоит обелиск.

Стоит он на площади главной,
А рядом налаженный быт.
И палисадничек славный,
Как говорится, разбит.

Палатка... Давно ль это было?
Она как живая была:
Под ветрами крыльями била,
Смеялась, летела, плыла.

Горела она, промокала,
Ее донимала жара,
Намаявшись, замолкала
И снова гудела с утра.

И пахло махрою и пищей
Зеленое полотно.
Давно ль это было, дружище?
Давно ль это было?
Давно.

Стоит обелиск многотонный,
Увенчан геройской звездой,
Как будто под глыбой бетонной
Покоится кто-то родной.

Богучаны, 1971 год
Приткнулся катер не к причалу,
А возле домика - к горе.
Передо мною Богучаны,
Поселочек на Ангаре.

Смолист, досчат, одноэтажен
И ладно сложен, как ладья.
Он о себе не всем расскажет.
Не всем.
Но я-то не судья.

Не нужен мне парадный глянец,
И слова не скажу в укор.
Я все же здесь не иностранец -
От самого себя собкорр.

Понятны мне и очень любы
Седые старцы у ворот,
В ботинках чешских лесорубы
Без экзотических бород.

Старуха у райкома в парке,
Что двух коров своих пасет.
Интеллигент в прозрачной папке
Статью в редакцию несет.

Несет совсем не для признанья
Своих писательских затей,
А чтобы выделили зданье
Под краеведческий музей.

От пристани, от старых кедров,
Где привозные кирпичи,
По холодку в дырявых кедах
Рысцой к продмагу рвут бичи.

Хихикнув, из продмага выйдут,
Притихнут в аэропорту,
Нехитрую покупку вынут -
Свою любовь, свою беду.

И смотрят, как в пыли и в громе,
Касаясь гравия едва,
Танцует на аэродроме
На трех колесиках "АН-2".

Встает поселок с петухами,
Встает работать, думать, есть.
И хочется сказать стихами,
Что он со всеми потрохами
Мне дорог вот такой, как есть.

Проводы русской зимы в Красноярске
Что ж, праздник дома за столом
Хорош. Хотя не та в нем сила.
И я - о празднике ином.
Так, значит, вот как дело было.

Мы вышли с Ниной. Жмет мороз.
Конечно, сразу видим тропку -
Она петляет меж берез
К студгородку, на третью сопку.

А там, ну я вам доложу,
Дед озорной на тройке-птице
Нетерпеливо мнет вожжу
В горячей красной рукавице.

И под березами в логу
Горят от апельсинов корки,
Как солнца рыжего осколки
На синем матовом снегу.

Над старым пнем клубится пар,
И, подбоченившийся лихо,
На пне танцует самовар,
Как поп, вернее, как купчиха.

Протискиваюсь кое-как
Вперед к дымящемуся крану.
А на лотках коньяк, коньяк.
Но это нам не по карману.

Но вот жаровню принесли,
Смотрю, глаза горят у Нины,
Беру шашлык я из свинины.
Запить? - Что сами припасли.

А в микрофон конферансье
Такие выдает нам песни,
Что ну лежат буквально все,
И мы лежим со всеми вместе.

Под вечер с Ниной не спеша
Уходим от костров зажженных.
Она - ну вот как хороша,
Хоть так не говорят о женах.

Домой идем обнявшись мы
Через кусты, уже без тропки.
Друзья, ходите к третьей сопке
На праздник проводов зимы.

Красноярск, 1859 год
          "Видел собственными глазами..."
          В.И.Суриков. Надпись на рисунке.
Толпа на площади соборной
Грустна, смешлива, горяча.
Скрипит, скрипит помост разборный
Под жутким весом палача.

- Уже везут.
- Везут.
- Глядите.
- На тройке.
- Ишь ты, господин.
- Варнак он, что ли, аль политик?
- Варнак-политик. Мир один.

Палач плечом поводит красным,
Посмеивается - шалит.
В ведре с парным горячим квасом
Легонько розги шевелит.

Поповны исподволь глазеют
На варнака. Пороть пора.
И ягодицы розовеют,
Как на соборе купола.

- Ты, баба, чо заголосила?
Ну, дура дурой. Нос утри.
Для блага матушки России
За жабры взяты бунтари.

Худой школяр с заплечным ранцем
Глазами смелыми глядит.
Чины. Купчихи. Голодранцы.
Народ гогочет и галдит.

- Равняться надо на Европу,
Там не секут уже давно.
- А ну ее, Европу, к черту
И вас, студентов, заодно.

Палач работает красиво,
С оттяжечкою норовит.
Мальчонка - Суриков Василий
Глазами смелыми глядит.

Глядит, глядит. Пимы промокли.
А розга взвизгивает зла.
И как очищенные свеклы,
Горят закатно купола.

Некрасов на смертном одре
Ну что же, вот и смерть-старуха
Уже присела на кровать.
И желтый лоб щекочет муха,
И нету сил ее согнать.

Но это ль боль в сравненье с болью,
Когда в смятении душа?
Когда былых друзей злословье
Под сердце бьет страшней ножа.

Да, было. Оду написал
Цензуре въедливой в угоду.
Да, посвятил жандарму оду.
Но не себя спасал - журнал.

И снова пот объемлет липкий,
И жжет подушек белизна.
И не уйти от злой улыбки
Салтыкова-Щедрина.

"Прошу проще..."
И он опять
Проваливается в потемки.
Неужто будут и потомки
Статьями прах его шпынять?

Но нам ли суд чинить ему?
Мы знаем, то была не слабость, -
Расплата горькая за сладость
Не лгать народу своему.

Церковь в Загорске
Как будто бы из древних-древних снов
Звонит церквушка, обещает что-то.
Пронзительно, как пять прожекторов,
На куполах сияет позолота.

Монашенки надменны и строги,
Пристроились на мраморном крылечке.
Две розовые покупаю свечки,
Подумав, что уж больно дороги.

Старушки милые, я так от вас далек,
Вам не найти во мне единоверца.
И все-таки в груди, где бьется сердце,
Светло забрезжил странный холодок.

И в сумрачной торжественной тиши
Я зажигаю две свечи несмело.
Одну - во своеволие души.
Другую - во раскрепощенье тела.

Стихи, написанные на берегу Кантегира
          "Не люблю плыть по течению, Вот против течения - это да. Плыву и пою".
          (Из разговоров В.Видунка - скалолаза, строителя Саянской ГЭС)
Ну и река! Как свирепо и грозно ревет.
Хариус гибкий в пороге из сил выбивается.
Все же он прет все вперед, и вперед, и вперед,
Все же наверх, обессиленный, но выбивается.

Хариус прет обстоятельствам вопреки.
Хариус прет, и теченье ему не преграда.
Прет, обдирая о камни бока, плавники,
Прет вертикально - ракетой - внутри водопада.

Хариус прет, а струя будто скручена в жгут.
Против течения - значит уходит от тления.
Вниз прошлогодние желтые листья плывут,
Словно лодчонки без весел и управления.

Желтый листочек, давай беззаботно кружись,
Вниз уплывай, уж такое твое назначение.
Все, что живет и чему обеспечена жизнь, -
Против течения.

На моторке с двумя моторами,
А течение - свалит с ног,
Прет парнишка, тот, у которого
Имя странное - Видунок.

В лодке мясо, махра и фрукты.
К верхним базам жмет Видунок.
Взрывникам доставит продукты
Не досрочно, а точно в срок.

В лодке спирт, взрывчатка, печенье.
За кормою кипит вода.
Против течения, против течения.
По течению - никогда.

Встанет плотина свирепой реки поперек.
Встанет в железобетонном своем облачении.
Встанет плотина. Ее возведет Видунок.
Против течения.

На дощаниках шли без лоций,
Только бортом о камни - хряск,
Против течения землепроходцы:
Мангазея и Красноярск.
Налегай! Захрустело днище!
Вал в пороге студен и зол!
Против течения шел Радищев,
Против течения Пушкин шел.
Мимо заводей, тихих плесов,
Мимо денег и орденов.
А навстречу - листки доносов
И листки осторожных стихов.

Все, что вниз, - лишено значения,
Все, что вниз, - не оставит следа.
Против течения, против течения.
По течению - никогда.

Утро прорезало тучу веселым лучом,
Над Енисеем все яростнее свечение.
И на борту с Владимиром Ильичем
Даже "Святой Николай" поднимается против течения.

В водоворотах листки прошлогодних газет,
Тех, что внушали слепое покорство народу.
Вон выгребается длинноволосый поэт,
Не выпуская из рук сладкозвучную оду.

И минусинская вниз уплывает тюрьма
Вместе с гербом и полковником тайной полиции.
А впереди еще будут такие грома!
Шпарь, пароходик, своими прогнившими плицами.

Смотрит Ильич. А в колесах бушует вода.
Он такой молодой и такой коренастый и крепкий.
А впереди ему наша плотина видна,
Это ее он приветствует старенькой кепкой.

Вместе с плотиной, с Россией, с тобой и со мной -
Не помешает сибирское заточение -
Как он раскрутит медлительный шарик земной
Против течения.

* * *
Все вынесла:
И горькую суму,
Пиры бояр,
Опричнины гоненья.
Я поклонюсь терпенью твоему.
Но мне твое дороже нетерпенье.

Когда, освобождаясь от оков,
Ты сбрасываешь - было это, было -
С хребта, как норовистая кобыла,
Жестоких неумелых ездоков.

Кладбище старых большевиков в Переделкино
          Памяти отца
Вдали от дач, вблизи от луга
Надгробья ровные стоят,
Не отличаясь друг от друга,
Как погребения солдат.

Ряды строги.
И нет ограды меж одинаковых могил.
Различны имена и даты:
Рожденье - смерть...
Когда вступил...

Нет, плиты не кичатся стажем.
Но и теперь, через года,
Мне все же важен, важен, важен
Вопрос - когда вступил?
Когда?

Когда вступил?
Когда сурово, но лишь вдали рокочет гром.
Когда штыки всему основа,
Когда осмысленное слово
У цензора под сапогом.

Когда надменная рутина
При должностях, при орденах.
Когда еще конспиративна
Мечта о лучших временах.

Когда на Нерченском заводе
Кандальники глотают пыль.
Когда за мысли о свободе
Ульянов спрятан был в Сибирь.

Бездарность - прет.
Талант - в загоне.
Вот так.
Порядок.
На века.
Везут в раздрызганном вагоне солдат.
И вроде власть крепка.

Какое надобно прозренье,
Чтобы увидеть наперед
Грядущее землетрясенье
И очистительный восход.

С какою надо было силой
Не верить в ложь, во тьму, в беду.
И я склоняюсь над могилой,
Гвоздики алые кладу.

На смерть Пабло Неруды
          Вдова поэта считает, что военный переворот
          ускорил смерть Пабло Неруды.
          (Из сообщения агентства Франс Пресс)
Не только так - из пистолета -
По воле ложного суда,
Но настоящего поэта
Убьет народная беда.

Кому лучом была свобода,
Тот в темень не вернется вновь.
Законна только власть народа.
Иная власть - и горлом кровь.

Иная - ив волну с откоса.
Поэт - он все же не слуга
Для власти сыска и доноса
И кованого сапога.

Осталась песня не допета,
На полуслове прервалась.
Но власть, убившая поэта,
Всегда неправедная власть.

Краевед
Среди фотографий бесценных
И пожелтевших бумаг
Живут краеведы в райцентрах
В приземистых малых домах.

Вдоль стен, за диваном, в комоде
Стоят картотеки впритык.
И найденный на огороде
На вате покоится штык.

Ну, как вы там, Савва Стомильный,
Старинный мой друг золотой?
Узнали ли вы пофамильно,
Кто там, под железной звездой?

Въедается в слабые строчки,
Он страстью одной опален.
И все-то он знает до точки
Про свой невеликий район.

Колчаковские расстрелы...
Районных ударников слет...
Все сумерки и рассветы
Взяты им на строгий учет.

Ему каждый житель здесь ведом,
Хоть малый оставивший след.
Окликнет в глаза "короедом"
Его подгулявший сосед.

Но мимо, совсем не обидясь,
Откинувшись, будто впотьмах,
Идет по селу летописец,
И вечность в холодных глазах.

Проездом
Евдокия Семеновна, здравствуйте!
Вот и свиделись с вами опять.
Вот и доченька ваша глазастая,
И ученый задумчивый зять.

Разварная картошка, крупная,
Сало розовое да хрен,
Да бутылка "столичной", что куплена
За день до повышения цен.

- Аль надолго?
- Да мы проездом.
- Что же так? Не прожили и дня.
- На земле интересного бездна...
- Ничего... Я привычна одна...

Раскраснелась, смеется Семеновна.
Пряди выбились из-под платка.
Бита жизнью, да все же не сломлена.
Как береза, тонка, да крепка.

Одинешенька доченьку выучила.
Все ж конструктор. Не хуже других,
А свои болезни не вылечила,
Как-то было все не до них.

Эх, недельку бы выкроить лишнюю
Да остаться бы здесь. Да пожить.
Починить сараюшку подгнившую.
Да дровишки к забору сложить.

Но спешим, Евдокия Семеновна,
Мы теперь отдыхать. На Байкал.
А грибочки, что надо, просолены.
С голубою каемкой бокал.

Верка
          Кобылу Верку на мясо не забивать, как хорошо потрудившуюся
          в шахте. Оставить до окончания дней.
          (Из постановления поселкового Совета)
Кобылу Верку не едят слепни,
Она не ходит к реченьке Таежной.
Под брюхо ей подсунули ремни
И опустили в шахту осторожно.

Не в современную, где светел потолок.
Какая шахта? Так, одно реченье -
Дает поселку бурый уголек.
А для кобылы все же - назначенье.

Но стало скучно в черной темноте,
Хотя овса теперь давали вволю,
Земля не та и запахи не те.
А как хотелось пролететь по полю!

Текла б трава живая вдоль губы,
И жаворонки в синем небе пели.
Пыталась встать однажды на дыбы,
Да где там встанешь, в этом подземелье.

И свыклась Верка.
Уж который год она живет в неведенье и мраке.
Легонько ухом белым поведет,
Когда забрешут наверху собаки.

Она уже ни капли не грустит.
Ночами, пережевывая сено, прислушается:
Так вот снег хрустит.
И позабудет этот снег мгновенно.

Прошло, не знает Верка, сколько лет.
И вот однажды из густого мрака
Подняли Верку вновь на белый свет
К слепням и солнцу, к ветру и собакам.

И повели к реке, к волнам, к воде.
Река звенела и сияло лето.
Но кто пробудет долго в темноте,
Тому уже не надо будет света.

Вода ожгла ее тугой живот,
Она рванулась - и откуда сила?
Она заржала жалобно
И вот
Обратно к шахте мелко затрусила.

Закрыли шахту.
С Мессояхи газ был проведен веселыми парнями.
А Верка все косит на шахту глаз,
Все ходит здесь. И плачет временами.

* * *
Близ гула и каменных арок,
Вблизи напряженных дорог,
Как будто случайный подарок, -
Березовый островок.

Спокойные синие тени
Уютно лежат на снегу,
Как будто не знал ты смятений
И думы не гнули в дугу.

Как будто, как будто, как будто
Бумаге не лгало перо,
Планета сыта и обута,
И празднует праздник добро.

Тем более птицы по роще
И мечутся, и кричат,
И ветер холодный полощет
Еще не окрепших галчат.

Муравейник. Середина марта
Еще по грудь в снегу дрожит репейник,
Белым-белы обочины дорог.
Но почернел внезапно муравейник,
И над вершинкой - призрачный парок.

Вы, муравьи, не очень-то спешите наверх -
Еще метели загудят.
И все-таки активнее дышите
И тормошите сонных муравьят.

Дышите, милые.
Дышите коллективно.
Дышите заморозкам вопреки.
Тепло придет - и это объективно,
Как самолеты, солнце и жуки.

На озере Глубоком в день разрешения охоты
Пахнет талым снегом коричневая тундра.
Селезня влюбленного вдарь-ка влет.
Раннее утро - как раненое утро.
По воде сочится красный восход.

Селезень - к солнцу. Раз - и накрыли.
Хороша добыча - не воробей.
Мы двуруки, а они двукрылы.
Значит, виноваты. Значит, бей.

Заметались птахи. Ишь какие быстрые.
Грохотом встречает бурый бурелом.
Над озером Глубоким выстрелы. Выстрелы.
Селезень влюбленный - по волне крылом.

- Что же ты, подлюга, стреляешь, как машина?
Вон уж два десятка недвижимы лежат.
Отложи ружьишко.
- Дык, ведь разрешили.
- Мало ли что завтра тебе разрешат.

Селезень предсмертным холодом закован,
Затихает серый, весь как решето.
- Сегодня можно. Сегодня по закону.
- Ну, а голова-то тебе на что?

Солнце восходит медленно и мудро.
Селезень затихший лег на лед.
Раннее утро - как раненое утро.
По воде сочится красный восход.

Притча
Как жил-был в городе одном
Мастеровой Евсей.
Имел жену, детей и дом,
И множество друзей.

Загружен был работой так,
Что целый век не мог
Не то, чтобы сходить в кабак,
Но выйти за порог.

Он жил в кругу своей семьи,
Чинил он сапоги.
Чинил чужие - не свои.
Такие пироги.

Он видел тысячи сапог.
И пролетали дни,
Но видеть он не мог дорог,
Где стоптаны они.

Счищал он с черной кожи пыль
Холщовым рукавом.
Но где хозяин пятки сбил,
Не ведал он о том.

Тук-тук, стучал он дотемна.
И тысячи вестей
В его каморку без окна
Слетались от гостей.

Он слышал: где-то есть моря
И белый пароход,
И отражается заря
В безбрежной глади вод.

Летают в синей синеве
Стрекозы и грачи,
И красный тигр лежит в траве,
Как кошка на печи.

И где-то в мире есть леса -
Они стоят строги.
Но он не видел их в глаза.
Такие пироги.

И вот он сапоги достал
Свои - без дыр и ран.
На голенища подышал -
И пал на них туман.

Все поняла его жена,
Котомку собрала,
Без слез глядела из окна -
Понятливой была.

Простился с ребятней своей,
С женой своей и вот
Впервые вышел наш Евсей
Из городских ворот.

Идет он, солнцем озарен,
Глядит по сторонам
И напевает песню он:
"Трам-там, там-там, там-там..."

Легко нести свою суму,
И пяткам горячо,
И села бабочка ему
На левое плечо.

Уже заря за окоем
Ушла. И человек
В прохладном сумраке ночном
Улегся на ночлег.

И чтобы сбиться он не смог
Со своего пути,
Туда Евсей ногами лег,
Куда с зарей идти.

Щекой приникнул он к сосне,
Свалил Евсея сон.
...И вот, наверное, во сне
Перевернулся он.

Проснулся раненько Евсей
И в путь. Но что за черт;
Деревни все, мосточки все
Он знал наперечет.

Знакомый встретился народ,
Знакомая гора,
И точно из таких ворот
Он выходил вчера.

Он шепчет: "Что-то не пойму...
Вот номер... Ну и ну..."
Навстречу женщина ему -
Похожа на жену.

Точь-в-точь такая, как жена.
И просит в дом войти.
Подносит чарочку вина,
Чтоб выпил он с пути.

И окружила детвора
Его со всех сторон.
Такая точно, как вчера -
Та, что покинул он.

Все это, видимо, зазря
Нарассказал народ,
Что будто в мире есть моря
И белый пароход.

И не летают в синеве
Стрекозы и грачи.
И тигры не лежат в траве,
Как кошка на печи.

Зачем теперь ему идти?
Куда ты ни пойдешь,
Все одинаковы пути
И мир кругом похож.

Остался в доме он чужом -
Тачает каблуки.
Похож и тот, и этот дом,
Как две его руки.

Так и прожил свой век Евсей,
Подковки прибивал.
И в продолженье жизни всей
По дому тосковал.

Он тосковал. В его глазах
Зеленые круги.
Ну вот, я вес вам рассказал.
Такие пироги.

Бессонница
Ах, как все-таки спал я бывало.
Был мне спальней и чум, и вокзал,
Спал на пляшущих досках причала.
Вообще, где я только не спал.

Спал под лодкой, в грохочущем МАЗе,
Был постелью мне стог и песок.
...Вот лежу на пружинном матрасе
И гляжу, как сова, в потолок.

Там над крышею звезды нависли,
Каплет в кухне из крана вода.
Лезут в голову зрелые мысли,
От незрелых - я спал хоть куда.

Не брезент надо мной - одеяло.
Томик Пушкина на пол упал,
Ах, как все-таки спал я бывало,
Как роскошно когда-то я спал.

Мог уснуть среди крика и брани,
И под грозный пропеллера гул.
На писательском нашем собранье,
Каюсь, тоже однажды заснул.

За столом у старинного друга,
Когда кончен возвышенный пир.
Развалясь вдоль Полярного круга,
Буйну голову - на нивелир.

Вот уж солнце встает понемногу.
И сегодня.
Сейчас.
Поутру.
Протрубите мне трубы тревогу,
Протрубите как прежде дорогу,
Протрубите.
Иначе помру.

Зимнее утро
Снег похрустывает ранний.
Снег закручен в рог бараний
От ночных свирепых вьюг.
Подо мною, как гончарный,
Кружится седой, Полярный,
Ледяной, холодный круг.

Ах, какой же этот город!
В нем я вновь как будто молод.
И душа моя легка.
Смотрят все, не понимая,
Что за ссадина такая
Через бровь у мужика?

Меня Нинка баловала -
Из кадушки поливала на лицо мне.
Стынет кровь.
Балагурил в сенцах с Нинкой
И разрезал острой льдинкой
Поперек седую бровь.

Я не пил вина и браги,
Не выказывал отваги,
Не обидел никого.
Был я утром свеж и весел.
Бровь я льдинкою порезал.
Льдинкой, только и всего.

Окно
А кажется, все было так давно.
Шел дождь и снег. Тепла хотелось люто.
Я был один. Вот светится окно
Чужого недоступного уюта.

Невидимый, смотрю через стекло.
Там свет и смех. Живут же люди. С крыши
За ворот под рубаху натекло,
Сосулька меж лопаток ниже, ниже.

Я не винил людей. У них свой лад,
Свои пиры, долги, торшеры, дети.
Я сам хотел и сам был виноват,
Что снег и дождь на всей моей планете.

Но кто сегодня там? В стекло дышу.
Так кто же там? Метель смеется трубно.
А может, это я? Пойду-ка приглашу.
Чайку согрею. Это так не трудно.

Из Шекспира
Ты спрашиваешь:
- Кто там?
- Это я
Стучусь в твой дом в такую пору дерзко.
Я не один. Со мной мои друзья,
Поэтому советую одеться.

- А в чем вас встретить? В светло-голубом?
Иль то одеть, что в праздник надевала?
- Надень кольчугу. Грудь прикрой щитом.
Стальное на лицо спусти забрало.

- Но кто тогда друзья твои, скажи?
Мне помнится, дружил ты лишь с искусством.
- Тоска моя, не терпящая лжи,
Веселье, что граничит с безрассудством,

И как расплата за веселье - стыд.
И раскаяние. И здесь же рядом с ними
Вот совесть воспаленная стоит
С глазами от бессонницы слепыми.

И вера в чистоту твою и честь,
Святая вера - спутница безверью.
Впусти же нас. И дай нам пить и есть.
- Входи один. Друзей оставь за дверью.

Сосны сини. Ночи сини
Сосны сини. Ночи сини.
Рама синего окна.
Как в прицеле, в крестовине
Наклоняется луна.

Провода гудят - не слышу.
Только слышу в этот миг,
Как холодный месяц вышел,
Лег пятном у ног твоих.

Ты прости-прости, что встретил
В зимнем городе тебя.
Ты прости, что ходит ветер,
В трубы медные трубя.

И что месяц, как нарочно,
Светит в сотни киловатт,
Ты прости меня, за то, что
Я ни в чем не виноват.

Ты прости меня, что плечи
У тебя теплы, сильны.
Ты прости меня, что ночи
В этом городе длинны.

Ты прости меня, прости.
На работу не проспи.

Воскресный обед
Прекрасен мир. Ах, как же он прекрасен
От тоненькой травиночки до звезд.
Прекрасен мир, когда он прост и ясен.
Но он не ясен и совсем не прост.

Пока еще наполнен мир слезами,
Ревут ракеты, рушатся мосты.
Но женщина с библейскими глазами
Стоит у электрической плиты.

Не надо ей мешать - она колдует.
Защищена от будничных обид,
Она поет, она на пальцы дует
И крышками зелеными гремит.

И где Восток? И где надменный Запад?
Ее работа вечная проста.
По комнате волнами ходит запах
Петрушки и лаврового листа.

Сидят мужчины строгие, как судьи.
И вот из кухни в облаке густом
Настой в эмалированной посуде
Она несет торжественно на стол.

Стоит сосуд, как будто изваянье -
Скульптура, что древнее всех скульптур.
Счастливый миг взаимопонимания
Объявлен, как солдатский перекур.

Страна Свояси
          С.Kupсанову
Но ведь есть же страна Свояси.
Нет ни лжи там,
Ни спеси,
Ни грязи.

Знают там лишь из книг про слезы,
Про замки и постылые стены.
Там, как водоросли, березы
Пошевеливаются степенно.

Там в лесу не включат транзистор,
Птиц не ловят для рынка сетями.
Просто гомоном их и свистом
Услаждают свой слух своетяне.

Там от женщин не пахнет духами -
А дождями,
Травами,
Солнцем.
Письма пишут любимым стихами
И смолой прикрепляют к соснам.

А в дому вашем я - прохожий,
К вам привел меня солнечный зайчик.
Постою немного в прихожей,
Как ваш гость,
А не как захватчик.

Скоро мне собираться в дорогу,
Мой билет залежался в кассе.
Вы не гневайтесь, ради бога.
Прощевайте. Иду во Свояси.

Грустная шутка
С незащищенным глупым сердцем,
Ни грусть, ни радость не тая,
Я жил, как будто был бессмертен,
Как будто травы - это я.

Легко ступал через пороги
Домов, где ел и пил, и спал,
На утлой лодочке в пороги
Я беззаботно залетал.

Струя кипела ножевая,
Но верил, обойдет беда,
Как будто где-то есть живая
И где-то мертвая вода.

С жестокой женщиной был дружен.
А те, суровы и нежны,
Те, для кого я сам был нужен,
Они мне были не нужны.

Как будто жизнь моя нетленна,
Уроки не пошли мне впрок.
Но незаметно, постепенно
Нагрянул тот особый срок.

Друзья неспешно снарядили
По правилам в последний путь.
Венком железным придавили
Когда-то трепетную грудь.

Стояли, шапки сняв в печали,
Прочли мой старый шумный стих,
Хвалили. Скромно умолчали
О пригрешениях моих.

А в стороне от тихой тризны
Старуха на лицо мое
Глядела. Плакала.
При жизни
Я имени не знал ее.

* * *
Зачем вы о бессмертье?
Понемногу
Нам уходить придется все равно.
Бессмертья нет.
И это слава богу, что нет его.
Не светит.
Не дано.

Береза, прорастая из глазницы,
Соприкоснется с ветром и лучом.
В ее ветвях затенькают синицы.
Живет береза.
Мы-то тут при чем?

Растаем, как и этот снег растает.
Все, что хотел, сегодня доскажу,
Пока еще окно запотевает,
Когда я сквозь него на белый свет гляжу.

* * *
Растерял я слова из песен
Неожиданно как-то, вдруг.
На бока налипает плесень,
Оглянусь - ни врага вокруг.
Что-то стал я сегодня робок.
А закон природы суров:
Превращаемся в божьих коровок,
Если нету у нас врагов.
Это хуже, чем одиночество.

Если враг был умен и лих:
Отдаю последние почести,
Наживаю врагов других.

И вырос городок в моем лесу
          ...полночные свечи.
          И.Бунин
И вырос городок в моем лесу.
Еще вчера цвела береза пышно.
Склонилась. Покачнулась на весу.
И вдруг упала на траву неслышно.

И все это не днем.
Когда зайдет
За сопку остывающее солнце,
Она возьмет и тихо упадет,
И береста о ствол в потемках бьется.

Лесник ее разрубит на дрова,
Свезет поленья в огород к избушке.
Останутся примятая трава
Да тоненькие ветки на опушке.

В НИИ корпят десятка два умов.
Но как поможешь? Где такое средство,
Чтоб примирить с березами соседство
Пятиэтажных каменных домов?
Я время не виню.

Не провожу
В стихотворенье хитрых параллелей,
И только грустно малышне скажу,
Чтоб из берез не делали качелей.

* * *
          М.Живило
Два ломтика липкого сыра,
Бутылка вина на двоих.
Мой спорщик, крикун и задира,
Сегодня ты что-то притих.

Мы пьем в стороне от дороги,
В осеннем веселом лесу.
У глаз паучок колченогий
Качается на весу.

Работает ножками лихо,
Как малое солнце, лучась.
Толкуем о жизни без крика,
Без жестов, не горячась.

А как ты ломился бывало
В закрытую наглухо дверь.
Теперь тебе выкрика мало,
Нужна тебе точность теперь.

Я сам уже с ярмарки еду,
Не то, чтобы выстыл и сник,
Но тихая наша беседа
Теперь не сорвется на крик.

И пахнет плодами - не тленом -
Прозрачный безлиственный лес.
Он будто просвечен рентгеном.
Насквозь. До березоньки. Весь.

Пейзаж
Жук, не боясь, ползет по муравейнику.
Ни ягод, ни грибов. Леса пусты.
Как в деревенской бане, пахнут веником
И сосны, и березы, и кусты.

И стали, как в бинокле, дали резкими,
И стало близким все, что далеко.
Мой костерок дымит над перелесками.
И на душе небольно и легко.

Пока еще горит осина алая.
Но все-таки замолкнул птичий гам.
Береза, будто женщина усталая,
Светло одежды сбросила к ногам.

В краю моем поболе полугода
Нам ожидать и звать к себе весну.
Но на душе легко, когда природа
Готовится не к смерти, а ко сну,

* * *
Окончены школьные классы,
Теперь уже возраст не тот,
Чтобы милые выкрутасы
Вносить восхищенно в блокнот.

Без жалоб и без надрыва
Тащу обязательный груз.
Строки, что легка и игрива,
Все более сторонюсь.

Ни дачки не жду, ни подачки.
Строфой перестал дорожить,
Где строки, как в цирке собачки,
Готовы за сахар служить.

* * *
Сорок осколков в ноге Старшинова -
Отвоевался по чистой солдат.
Но почему они снова и снова
Под воспаленною кожей болят?

А по полям уже сталь не скрежещет,
А по лесам уже птицы свистят.
Вот он ревнует усталую женщину,
Плачет. А сорок осколков летят.

Грохот ночного трамвая - не танка,
Белая простынь - не травы - в горсти.
Ранен товарищ. Ползи, санитарка,
Как ты когда-то умела ползти.

Из норильского дневника

Туда, где ночи сини
Туда, туда, где ночи сини...
Где крыши гнутся от снегов...
Я не стыжусь высоких слов,
Пою окраины России.

Где льдов немыслимые груды
Качает тяжко океан,
Бульдозер выскребает руды
Из гор с названьем Путоран.

Родился ль в каменном дому,
Иль в покосившейся избенке.
Кому в корзинке,
А кому
Спалось на байковой пеленке.

Пусть над тобой шумят года.
Неважно, был во что завернут:
В беду ли, в радость -
Но туда,
Как стрелка компаса, повернут.

Ты будешь, мучась и любя,
Своей березкою гордиться,
Хоть не спросили у тебя,
А где бы ты хотел родиться...

Я тоже из того же теста -
Тоскую по своим лесам.
И все же есть такое место,
Которое ты выбрал сам.

Святые узы разорвав,
Сам перерезал пуповину.
Пусть слезы, пусть усмешки в спину,
Не оглянись.
Иди.
Ты прав.

Вдали от отчего жилья,
Там, где озябшими руками
Положишь в стену первый камень, -
Вторая родина твоя.

Норильск.
Для каждого он разный.
И у меня он тоже мой.
Он праздничный.
Хотя не праздный.
Суровый.
Нежный.
Трудовой.

Я не присвою даже малость
Его побед, его обид.
В родню к нему не набиваюсь,
Пишу, как мне душа велит.

Иным - березка у плетня,
Иным - церквушка в Ярославле.
Но так сложилось у меня -
Я самый трудный город славлю.

Здесь между каждым кирпичом,
Тем, что в ладонях стылых взвешен,
Раствор скрепляющий замешан
Вы сами знаете на чем.

Покорена земная твердь,
когда душа теплом согрета
         Геологу Юрию Горькому
Ты превозмог ветра и кручи.
Как до луны - так до жилья.
Над головою вьются тучи
Комарья.

Стоишь ты на краю планеты
Измучен,
Но упрям и смел.
Но ты еще землею этой
Не в полной мере овладел.

Еще по ней ступаешь трудно.
Хоть выжить, слава богу, смог.
И чавкает надменно тундра,
И норовит содрать сапог.

Но вот и первая палатка
Над головою, как заплатка.
Ракета в небо... Спирт... Ура...
Заплатка все же.
Не дыра.

Но и опять тебе ночами,
Ночами снится напролет
Подруга с теплыми плечами,
Та, что тебя, конечно, ждет.

Ждет там, за гранью белых вьюг...
Ах, ждет не ждет,
Не в этом дело.
Ты выстоял. И сделал дело.
Вот в этом дело.
В этом, друг.

И вот поставлен первый сруб.
Да что там сруб -
Уже заводы
Гудят.
И дым валит из труб
Среди притихнувшей природы.

Поднялся город-исполин,
Вознесены домов коробки.
И ты уже не тот - не робкий.
И все ж пока не властелин.

Не властелин.
Пока пришелец.
Чего ты там ни понастрой.
Пусть в кабинетах слышен шелест
Бумаг -
Идет доход большой.

Коробок понастроить может
Заокеанский жмот и плут.
Меня особенно тревожит,
А как в коробках тех живут?

Кто там смеется?
Кто там плачет?
Кого пускают на постой?
Там говорят?
Или судачат?
И что для них Есенин значит?
Иль, скажем, Бабель?
Иль Толстой?

Кого там водят под уздцы,
А кто идет, расправив плечи?
Как там льстецы?
Как там бойцы?
Кому из них живется легче?

И как там местная печать,
Что зреет на газетном поле?
Услышат, если закричать
От злой тоски
Или от боли?

Что там приемлют, не приемлют,
Когда толкуют в проходной?
Так что же значит сделать землю
Советской,
Трепетной,
Родной?

Покорена земная твердь,
Когда душа теплом согрета.
Дурак смешон.
Трагична смерть.
Спокойна совесть у поэта.

Ожидание
Махорка и хлеб на исходе.
Ну что же, затянем ремень.
В завязнувшем вездеходе
Кукуем и ждем перемен.

И все на земле обещает,
Вот-вот расцветет небосвод.
И радио бодро вещает,
Что непогодь скоро пройдет.

Бесцветное серое небо
И серая в лужах вода.
Не мучит отсутствие хлеба.
Но серость - вот это беда.

Хотя бы на четверть минутки
Унять бестолковую дрожь.
Но вот уж которые сутки
Идет кратковременный дождь.

Его величество Иван

          Нас ниже не разжаловать
          И выше не вознесть.
          В.Белкин

          Идет на смену улицей завьюженной
          Его величество Рабочий класс.
          С.Зыкин

Всея России император,
Его Величество Иван
Проснулся.
Пятки в тапки спрятал.
Подставил голову под кран.

Он сделал знак императрице,
Мол, шесть часов,
Уже пора
Щей похлебать,
Чайку напиться
И подаваться со двора.

Губами лоб царицы тронул,
Надел не так, как было встарь,
Ушанку-шапку, не корону,
В автобус сел.
Хотя и царь.

Там от царей уже не видно
Просвета.
Сколько там царей!
И это было не обидно -
Всем вместе вроде и теплей.

Вот так в автобусе трясешься
И слушаешь напев колес,
К царю соседнему прижмешься,
Какой тебя возьмет мороз?

Мороз...
Как мерз Иван бывало.
Ах, как он все же страшно мерз.
К бровям ушанка примерзала,
Глаза туманились от слез.

Как он полярными ночами
По солнцу тяжко тосковал.
Так, будто камень за плечами
С горы да на гору таскал.

Но предположим:
Нет мороза
И птицы райские поют.
И не костры,
А в клумбах розы -
Пойди, отведай этот труд.

...И вот закончен путь неблизкий.
Не раньше, но не позже всех
Иван, властитель всероссийский,
Вошел в медеплавильный цех.

А там бушует пламя трубно
И запах серы, как в аду.
И слово "труд" и слово "трудно" -
Они в одном стоят ряду.

Грохочет цех - не слышно слова.
И брызги меди горячи.
Иван сменил царя другого
У огнедышащей печи.

Тверда ладонь, ладонь, как кремень,
В зеленой робе - угловат,
В противогазе, словно в шлеме,
Ну будто вправду космонавт.

Что общего?
И где граница?
И там герой.
И здесь герой.
Здесь не рискуют головой,
Но здесь годами подвиг длится,
Тот самый подвиг - трудовой.

Глаза обожжены до боли.
И взмокнул лоб.
И дым, и гарь.
В брезент одет - не в мех соболий.
И все же он Российский царь.

Он вездесущ,
Во все проникнул.
И если б он не захотел,
Свет на моем столе не вспыхнул
И космонавт не полетел.

И что ты ни планируй в сметах,
Но не приложит он руки -
Решения умрут в газетах
И остановятся станки.

Как и везде, он встал весомо
Здесь, на краю моей земли -
И свет в окне горит бессонно,
И рвутся к звездам корабли.

Рассказ геолога
Река Хета. Листвяк и вкривь и вкось.
Снимаем срез - обычная работа.
Как лопасть рухнувшего самолета,
Серебряную вывернули кость.

И закурили. Грустно стало нам.
Вот взял и вымер этакий верзила.
И ящерица брюхом по камням
На всякий случай к норке заскользила.

Ах, мамонты. За гранями веков
Вы здесь гуляли - рослые ребята.
Не отступали вы от ледников,
Хоть понимали, чем это чревато.

Не схожи ни с ежом и ни с ужом,
Вы не менялись в сипу обстоятельств,
Не пользовались бивнем, как ножом,
Не ведали ни злобы, ни предательств.

Вы с ходу залетали сколько раз,
Сшибая лбом еловые верхушки,
В прадедовские хитрые ловушки,
Но все же это не меняло вас.

Вот если б вам дожить до наших дней -
Лужайку бы для вас расчистил трактор.
Табличка на cocнe: "Дразнить не смей!".
Живите.
Размножайтесь.
Жуйте травку.

Я понимаю, это все мура!
Маниловщина - это ли не ясно!
Ну, вымерли, когда пришла пора,
И нечего тревожиться напрасно.

И все-таки. Нет, мне не все равно.
Однажды сердце болью отзовется,
Что великаны вымерли давно,
А ящерица греется на солнце.

Река Хета. Листвяк и вкривь и вкось.
Снимаем срез - обычная работа.
Как лопасть рухнувшего самолета,
Серебряную вывернули кость.

Горят последние бараки
Барак обмазали соляркой
И запалили с двух сторон,
И сажа над метелью жаркой,
Как стая вспугнутых ворон.

Горят последние бараки,
И пламя гулкое - винтом.
Повизгивают собаки:
Как ни крути, а дом есть дом.

Он был как бы подобьем рая
Для тех неведомых жильцов,
Их душной крышей прикрывая,
Как курица своих птенцов.

Студент, худой и бледнолицый,
В нем вел нелегкий разговор.
Не сбросив даже рукавицы,
Валился на кровать шахтер.

За слабенькой перегородкой
Топограф, взявший перевал,
Ладонь своей подруги кроткой
Дыханием отогревал.

И в длинном коридоре дети
Играли меж кастрюль, тазов.
Я поклонюсь баракам этим
И тем, кто начинал с азов.

И у домов свое старенье,
Не предъявлю им поздний иск.
На эти слабые строенья
Оперся нынешний Норильск.

Великий город.
Город трудный.
Собьюсь, считая этажи.
Такой теперь он многотрубный,
Дурного слова не скажи.

Пожар.
Его никто не тушит.
Гляжу на жадный плеск огня,
Пожарник рукавицы сушит,
Глаза от зноя заслоня.

Зияют окна, словно раны.
Под вой собак, и свист, и смех
Печали,
Беды,
Тараканы
Выбрасываются на снег.

Светло горят перегородки!
О, город песен и труда.
Девчонок в юбочках коротких,
Как все другие города.

Ну что вы воете, собаки?
Я повторю сто раз подряд:
Горят последние бараки.
Тушить не надо.
Пусть горят.

Страница личная
Льдышка. Снежная царевна.
И глаза, как синий лед.
Улыбается неверно.
Бровью холодно ведет.

Слов моих почти не слышит -
Скучно ей и никаких.
И морозным паром дышит.
Я как раз люблю таких.

У меня сегодня праздник,
Я в глаза ее смотрю,
Как мальчишка семиклассник,
Ей о звездах говорю,
О космических явленьях.
Но смекаю о другом:
Вот бы ждали бы олени
Вот за этим бы углом.
Завернулся бы я с ней
В духоту - в тулуп медвежий.
Только б след за нами свежий
Вдаль отпрянул от саней.
И она забилась птицей
Под тулупом у меня...
Только это не годится
Для сегодняшнего дня.

Красть невест сегодня трудно,
Не пройдет эксперимент.
Все равно нагонят в тундре,
Спросят:
"Ну-ка, документ!
Это что еще за склонность?
Пожелал.
Схватил.
Умчал.
Про советскую законность
Или, парень, не читал?
И опять же, ты учти:
Ведь она конструктор сильный,
И не кухонной печи,
А печи медеплавильной".

Шутки в сторону. Мы рядышком сидели
В "69-й параллели".

Подавали мне и Нине Ефимовне
На подносах золоченых блюда фирменные.

Я - ей: "Что вы, без Норильска растаете?".
А она мне: "Я к морозам привычная".

Ну, а я ей: "Неверно рассуждаете,
Жизнь должна быть у человека и личная".

А она мне об одном: "Пока некогда", -
Хорошо так по-волжски окает.

Ну, а снега-то, а снега-то, а снега-то
На три метра навалило под окнами.

Улыбнитесь вы, Нина Ефимовна,
И светло оглянитесь кругом.
Я прошу вас, послушайте вы меня
О весне и о чем-то другом.

Я к вам руки тяну благодарные.
Все печали и горести прочь.
Так длинна эта ночь заполярная,
Но пройдет заполярная ночь.

Вот уж солнце забрезжило близкое.
Распрямитесь от ваших забот.
Пусть весна запоздает норильская,
Но она непременно придет.

Но послушала она песню холодно.
Похвалила, конечно, для приличия.
А душа-то ее снежная - к городу.
Что за город такой прилипчивый?

Я - вербовщик
Должность эту
Сегодня исполнять готов.
Вербую Северу поэтов,
Художников и поваров.

Вербую я парней,
Которым
В Норильске просто нет цены:
Медеплавильщика, шахтера -
Живую соль моей страны.

Когда кромешные морозы
Придут, туманны и люты,
Вербую веточку мимозы
В киоск с названием "Цветы".

Вербую для просторов снежных
Горячность молодых сердец,
Вербую мужество и нежность
И бескорыстность, наконец.

Но место здесь не для прогулки.
На доме вбиты вдоль стены
От водосточных труб рогульки,
А трубы ветром снесены.

Но за спиною слышу голос:
"А кто тянул на край земли?
Людей зазвали в этот город
Все те же длинные рубли.

Ну что же, что в стене остались
Рогульки водосточных труб, -
Я сам готов подрогнуть малость,
Чтоб подержать тот длинный рубль".

Прошу, не надо хитро морщить
Проникновенный желтый нос.
Как добросовестный вербовщик,
Не обойду я сей вопрос.

Без счет мы точно подытожим,
Что тем положено рукам.
...Примерзла от ладоней кожа
К отбойным стылым молоткам...

Ну не мороз -
Огонь достойно
Встреть.
Хоть не вкалывай - постой,
Вот так постой в цеху спокойно
У металлурга за спиной.

Металл в печи кипит и злится,
И жар, как будто бы в аду.
Здесь действует все тот же принцип,
Все тот же принцип - по труду.

Я сам ветрами зацелован,
Мне тоже горе - не беда.
Я сам Норильском завербован
Необратимо - навсегда.

Мне долюбить, допеть, додраться.
Ложь рубануть на всем скаку.
Пойди купи за рубль двадцать
Мою невечную строку.

* * *
Мы не прощаемся с тобой,
Далекий город - город близкий.
Сажусь за стол волшебный мой,
Беру перо - и я в Норильске.

И вижу ночью белый свет
Высоковольтных линий нити.
Дымы и Ленинский проспект
Прямой, каким и должен быть он.

В лучах немеркнущей зари
Через дожди и через пурги
Идут на смену рудари,
Идут на смену металлурги.

Идут по улицам прямым,
Идут двадцатым трудным веком
Под ветром августовским злым,
Под ветром,
Смешанным со снегом.

Норильск - Красноярск. 1974 г.

© наследники Зория Яхнина, 2002
© Сибирские писатели, 2002