Татьяна Долгополова

Лепта

1997

* * *
Ни у кого я не спрошу -
как это нужно делать.
О чем хочу, о том пишу.
Ведь я не ради денег.
1994

* * *
Разбежка - 
и спокойный взлет.
Я - пешка.
Я иду вперед.
Мой путь, 
я знаю, предрешён.
И пусть!
Я лезу на рожон.
Мне мешкать
титул не дает:
я - пешка.
Я иду вперед.
И кто-то 
за спиной грубит:
"Эй, пешка! 
            Вам грозит гамбит!"
Усмешка - 
и упрямый взгляд, 
я - пешка. 
Мне нельзя назад.
1995

* * *
Моя поэзия во мне - 
                    как в бездне.
Моя гортензия 
                    в горшке облезлом
невзрачном, неуютном, тесном,
везде и всюду неуместном.
Он будто порча и холера, 
позор любого интерьера.
С ним рядом встать - 
ей-богу, стыдно, 
и как ни прячь - 
его всё видно, 
он как соринка на зрачке.
А впрочем, речь не о горшке.
...Моя гортензия - 
                   мой нежный лютик.
Моя поэзия - 
                   и лук, и лютня! - 
моя претензия 
                   к себе и к людям.
1994

* * *
Быть просто женщиной. Качать 
у очага, ночами, зыбку.
На все вопросы отвечать 
непонимающей улыбкой.

Быть просто женщиной. Мечтать 
о новом платье, благовонье.
Быть просто женщиной, как та,
к которой ты ушёл сегодня.

Постылых крыл не замечать, 
расчесывать густые кудри...
Вот только на лице - печать...
Её не смыть и не запудрить.
1994

* * *
Едва проснувшись - лгу.
И засыпая - лгу.
Я откровенно лгу
во сне и на бегу.
Зато - всегда права.
Зато - какой успех !
Услышав: "Как дела?"
Солгу я: "Лучше всех!"
Я лгу, но я довольна:
спасает ложь от бед.
Вы спрашивали: "Больно?"
И я лгала вам: "Нет!"
Я в этой лживой луже
увязла навсегда.
Вы спрашивали: "Сдюжишь?"
И я лгала вам: "Да!"
Моя земная жизнь
отчаянно-проста:
она из чистой лжи.
Я лгу. Везде. Всегда:
в ночи, и поутру, 
и в снегопад, и в дождь...
И если я умру, 
не верьте - это ложь.
1994

* * *
Я люблю светофоры 
и афишные тумбы,
я люблю разговоры 
сквозь вишневые губы.
Люблю делать подарки
и плевать против ветра.
И наклеивать марки 
на цветные конверты.
Я люблю, чтобы - сразу!
Ожиданье постыло.
Я люблю эту вазу,
и чтоб в ней что-то было.
И тот час, когда день
смоет мглою вечерней. 
И чтоб мальчик сидел
на скрипучих качелях.
Чтоб покрыло скамью
тополиною ватой...
Я так много люблю,
что страницы не хватит:
и осенних рябин
огневые палитры, 
самолетных турбин
напряженные ритмы,
и шуршание шин,
убегающих в вечность...
Я люблю эту жизнь
и ее бесконечность.
1994

* * *
Я с тайной нежностью, неписаной в законах...
Я с нежной тайною, несказанной пока... 
Так локоны хранили в медальонах 
в минувшие - прекрасные! - века. 

Я здесь среди неверующих в чудо
ношу в груди несносные лучи.
Так медальон скрывали под кольчугой 
и шли - жестокие! - на копья и мечи.
1994

* * *
В сплетении теней, ветвей, широт, 
в гравюрах, что на окнах сделал иней,
ищу узор, который совпадёт
с рисунком этих папиллярных линий.

И в отпечатке - на бокале - губ,
в колечках дыма, в трещинках на парте
ищу узор. Покуда не найду - 
не слушайте меня. И не читайте.

Расслышать бы сквозь жизни этой звон
звук чистоты и высоты такой же,
с какою ноет древний камертон,
запрятанный так глубоко под кожей.

Прислушиваюсь к листьям на ветру
и к шелесту страниц, читая книгу.
Я звук ищу. Покамест не найду - 
не верьте мне. Ни шепоту, ни крику.
1994

* * *
Не надо предисловий, аннотаций.
А если уж без них нельзя никак,
тогда совсем не нужно публикаций,
чтоб стих случайно не попал впросак.

Простите, мэтр, критик и редактор,
но там бессилен ваш авторитет,
где каждый слог - не слог, а резус-фактор,
где каждая строка - автопортрет. 
1995

* * *
Обреченность - 
                тот берег.
Скоротечность - 
                течь в лодке.
Вероятность - 
                яд в вере.
Одинокость - 
                кость в глотке.
1992

* * *
Боюсь ночных шумов.
Вьет петли дым.
Стал голос у домов
средь ночи злым.

Боюсь замены кож,
как зверь - огня. 
Боюсь, что ты уснешь
вперёд меня.
1993

* * *
Сегодня! 
Когда все
                   непрочно так и шатко,
и ноги скакунов
                   скользят по злому льду,
поставьте на меня!
                   Я - крепкая лошадка.
Поставьте на меня,
                   я первая приду!

А все ж предупрежу - 
мне вас немного жалко - 
и может, стороной 
вас обойдет беда:
                    не ставьте на меня.
Я - тёмная лошадка,
                    прийти-то я приду, 
да кто бы знал - куда...
1996

* * *
Ну забери меня с собою!
Я буду верною женою...
Но ты потрепан и прожжён,
и ты не любишь верных жён,
они тебе осточертели,
ты любишь ветреных подруг.
И дверь, закрывшись, очертила
дугу.
      И ей замкнулся круг.
1994

* * *
Бессонница - увы, печальный факт:
однообразье дней сулит инфаркт.
Больны бы были люди и грустны,
когда б не сны.
1995

* * *
          "Утро вечера мудренее..."
Пусть мудренее, пусть изящней...
Но я не буду ждать утра.
Мне кажется, что каждый спящий
достоен кисти и пера.

Быть может, оттого так редко
я совмещаю ночь со сном...
И все отчётливей отметка
меж переносицей и лбом.

Отметка не за прилежанье,
не за красивый склад речей,
наоборот - за нележанье, 
за обожание ночей.

Вот снова ночь - кофейной чашкой,
Земля уснула и молчит.
Но лечь - невмочь. Я - неваляшка.
И музыка во мне бренчит.
1995

* * *
Перетерлась какая-то нить - 
замени, и система улучшена.
Можно все чем-нибудь заменить.
Кроме Пушкина.
1996

* * *
Чёрный с чёрным не сходен,
как ни взмахивай кистью.
Даже уголь не чёрен
рядом с чёрною мыслью.

Все слова - между прочим. 
Повод явно надуман.
Что там - чёрные очи,
если - чёрное дуло.

Может, парою были,
может, не были парой.
Мелочь - чёрные дыры
рядом с чёрною раной.

И в последнейшей хвори
вспомнишь локон колечком...
Лужа - Чёрное море
рядом с Чёрною Речкой. 

- Так не пишут картину:
только чёрные краски...
Но ушли все белила
На посмертную маску.
1996

* * *
Утро. Свежая газета.
Факты. Сплетни. Верь - не верь. 
Крепкий кофе. Сигарета.
Зонт под мышку. Шаг за дверь.

Чай. Вечерняя газета. 
Сплетни. Факты. Болтовня.
Душ, халат и сигарета...
Всё, что было недопето,
так и будет недопето
при таком укладе дня.
1995

* * *
Уж тридцать лет живу без имени, 
        без лоску,
                   без толка.
От Божьей искры 
        раскурила папироску,
                   и только.
1997

* * *
Средневеково-благородная,
высокий лоб, крутая бровь.
Моя любовь иногородняя,
моя далёкая любовь.

Нет, не последняя, не первая
и не случайная, отнюдь,
моя любовь закономерная,
назад её не повернуть.

Любовь без страха и сомнения, 
без напряжения и мук,
когда ты меньше, чем знамение,
но больше, чем обычный друг.

Дрожь телефона безответная
да раз в неделю письмецо...
Любовь спокойная и светлая,
как спящей девочки лицо.
1994

* * *
Дела, суету, несведённые счеты,
как древнюю пыль, отряхаю с плечей.
Дорожные сумки - как бегемоты, 
дорожные мысли - как бурный ручей.

В дорогу, пора! И какого же чёрта
так наши с тобой далеки адреса!
От аэропорта до аэропорта - 
четыре тягучих воздушных часа.
1994

* * *
Любовь - это не когда тебе приносят
                в дом роз пять корзин,
и ты нюхаешь.
Любовь - это когда тебе полдня говорят
                про девяносто третий бензин,
а ты слушаешь...
1994

* * *
Заботы - змейкой на губах.
И рассвело, а не до сна.
Всю ночь мне жаловался Бах:
"Скучна гармония. Скучна..."

В ладу - покой. В покое - смерть:
ни нот, ни строк, ни полотна.
Благословляю круговерть:
скучна гармония. Скучна.
1996

* * *
Не ходи на войну, не ходи.
Трусом стань, подлецом, дезертиром -
всё равно. Только не наследи
в стенах этого страшного тира,

где ты сам - и мишень, и стрелок,
нынче - белый, а завтра - лиловый.
И так близко, у глаз, потолок
неотёсанный,  грубый, сосновый.

Не ходи, не ходи на войну,
не вступай в этот мрак, в эту скверну,
даже если тебя не убьют,
я не верю, что это безвредно.

Не ходи! Тебя каждый поймет. 
Не ходи, и никто не осудит.
Знаешь, если никто не пойдёт, 
то войны этой просто не будет.

Не ходи, не ходи на войну...
1995

* * *
Боялись. 
         Затихали.
Трепетали.
           Агонизировали.
Убили.
       Закопали.
                 Затоптали.
                            Канонизировали.
1995

* * *
Все рядом: терем и тюрьма.
А смысл - за семью печатями.
Мир каждый век сходил с ума,
но нынче спятил окончательно.
1996

* * *
Это средний регистр.
Это третья октава.
Это бледен и быстр
истлевает октябрь.
Это зов высоты
через толщи туманов.
Это плачут киты
в широте океана.
Не ищи меж страниц:
это не из Корана.
Это между границ,
это меццо-сопрано.
Это нож под ребро - 
лучше насмерть, чем розно!
Это слишком старо, 
чтобы быть несерьёзным.
1996

* * *
А женщина пела. 
Как будто в последний раз.
Как будто перед костром.
                Пред тем, на который всходят.
А женщина пела. 
И песня её лилась,
как льётся фонтанный столб
                кувшиновым узким горлом.

А женщина шла
                чуть танцуя и чуть дыша,
и тихо так шла,
                что даже помост не скрипнул.
Взмахнула рукою - 
                и там, где была душа,
осталась лишь тень
                от приталенной строго скрипки.

А женщина пела,
                седьмую сорвав печать.
Я в песне её жила
                просторно, как будто в небе.
А женщина пела...
                Не дайте же ей замолчать!
Сейчас замолчит - 
                и мне жить уже будет негде.
1994

* * *
Мечтая - попусту, без толку - 
в руках прохожих отогреться,
по городу кочуют ёлки, 
спеленатые, как младенцы.

По леденцовым тротуарам - 
шаги скользящие, без стука.
Слова из уст - морозным паром
уходят, не коснувшись слуха.
1993

* * *
Сибирь. Снегирь. Узоры на стекле.
Два ангела в санях в коротких шубках.
Какая красота! Задаром! Не во сне!
И всё это - не сказка и не шутка.

Когда-нибудь в далекой стороне,
где я уже сейчас не иностранка,
мне вспомнятся: Сибирь, проталинка в окне
и два румяных херувима в санках.
1993

* * *
И поступь неказистая, 
и руки нерабочие...
Мне на роду написано,
да почерк неразборчивый.
1992

* * *
А много ль надо? Мне б не слышать псов,
от одиночества ночами изнывающих,
да чтоб всегда на все хватало слов,
да чтоб желанных было больше,
                              чем желающих.
1993

* * *
...Огромная - полкарты заняла.
Насилу оторвавшись от игрушек,
так спит, не зная подлости и зла,
ребёнок, разметавшись по подушке.

И не тревожьте сладость забытья
ни гимном, ни псалмом, ни колыбельной,
покуда это сонное дитя
не обёрнется спящею царевной.
1993

* * *
"Какая станция?" - спросила, 
взглянув на сумрачный перрон.
И мне ответили: "Россия!"
И отцепили мой вагон.
1993

* * *
"Подай на пропитание! Утешь!" 
И руки тянутся, и стыдно мне опять:
я ничего не подаю, кроме надежд.
Мне просто больше нечего подать.
1996

* * *
Свет окон. Тьма
        полуприкрытых век.
Иду и думаю, 
        губами шевеля:
вот на Земле - 
        пять миллиардов человек.
И никому из них
        нет дела до меня.
1996

* * *
Меня крутит, знобит и колотит,
но я вылечусь все ж однажды.
А ты - плюнул в меня, как в колодец,
и теперь ты умрёшь. От жажды.
1995

О летучих рыбах
Уже давно пора бы рыбе в снасть,
застрять в сетях домашнего комфорта,
а ей все хочется и хочется упасть
в разинутую пасть аэропорта.
1996

* * *
Я Вас не помню. Нет, я Вас не помню.
Так - близкий, но неясный силуэт
в линолеумной склизи комнат.
Линолеум там был?.. или паркет?..

Я Вас не помню, вдруг исчезла резкость.
До боли в веках вглядываюсь в даль.
Я помню загородки, занавески, 
часы на стенке помню и рояль,

но Вас - не помню. Будто бы проснулась,
но сновидение еще свежо, 
и Вы - всего лишь легкая сутулость
в дверном проёме. Только и всего.
1994

* * *
Закат потушен. Ужин на балконе.
Осенний плющ на кружевной резьбе.
Гранатовые зерна на ладони
светились тихо, сами по себе.
Длина последнего, губительного, шага
мала. И вовсе - сведена на нет. 
Но тонкий запах шёлкового шарфа! 
Но нежный дым от Ваших сигарет!
1996

Памяти Нины Искренко

1.
Сложен жизни загадочный ребус.
Но не легче ничуть и не проще
сесть в испуганный мёрзкий троллейбус
и уехать до Марьиной Рощи.
     И уехать из марева чащи
     в те хвалёные щедрые кущи,
     не допив из отмеренной чаши,
     не взглянув на кофейную гущу.
И оставить дрожащую память
жутким пульсом в натянутых жилах, 
жидким светом в фонарных стаканах, 
жёлтым оком в полночных чернилах.

2.
          "Граждане СССР имеют право на труп..."
          Н.Искренко. "Проект Конституции"
Правила игры запоминаю.
Боги не по правилам играют:
я опять фигуры расставляю,
и опять фигур мне не хватает.

Не спешите пользоваться правом!
Не спешите, я вас умоляю!!
Ком проглочен, воротник поправлен.
Я опять фигуры расставляю.
1995

* * *
Дождь прошёл.
        Придёт другой.
День прошёл.
        Придёт другой.
Век прошёл.
        Придёт другой.
Человек прошёл.
        Другого 
        нет такого.
1996

* * *
Я - дерево. И у меня есть корни.
Пусть хилые и слабые на вид.
Куда они ведут - никто не помнит.
А может, помнит, но не говорит.

Я - дерево. И у меня есть почки.
Всего лишь две, но все же они есть.
Я, дерево, из этой скудной почвы
пью горький сок, чтоб в должный срок расцвесть.

Я расцвету зимою или летом, 
стоять в цвету я буду круглый год,
и называть не смейте пустоцветом:
цветок - сам по себе уже есть плод.

Я - дерево. По кольцам без совета
легко узнать, на сколько я юна.
И я прошу у вас тепла и света.
Совсем немного света и тепла.
1994

* * *
Приду в себя. Отдамся лени.
Литературу 
на ночь прогоню.
И посижу, обняв колени, 
на лунной шкуре, 
брошенной к огню.
1996

* * *
Ты вышел из подъезда и лениво
шагаешь по вечернему двору.
Уж как ты долго, как ты терпеливо
прикуриваешь на ветру...
Ещё мгновение стоишь в раздумье:
на остановку? или взять такси?..
И кашляешь в кулак, а ветер дунул,
и шарф - как флаг, и куртка - как пузырь.
И у обочины ты ждёшь лишь малость, 
уж ты всегда был с лёгкою рукой,
вот и сейчас - такси само поймалось,
как окунь краснопёрый и дурной,
едва рыбацкую твою завидев стойку...
И вот уж точки фар слились в одну...
Моё окно выходит на помойку.
Да и не подходила я к окну.
1995

* * *
Как не хочется быть первой, 
как не хочется быть здесь, 
как не хочется быть стервой
вот такой, какая я есть,
как не хочется гладить брюки,
соответствовать строгим летам,
отрывать от тетради руку...
И тебя будить по утрам.
1995

* * *
Как жаль, что невостребована сила:
не ко двору пришлась и не ко дню.
Как много я в себе похоронила, 
как много я ещё похороню...
1994

* * *
Я знаю: кто с тобой и где ты,
когда в усталом сентябре
твои янтарные секреты
роняют сосны в руки мне.

Я знаю: для любого жеста
и там, во власти неземной,
тебе, конечно, мало места,
и тесен нимб над головой.
1992

* * *
Убей меня серебряною пулькой,
проткни меня осиновою палкой,
развесь на мачте выстиранной майкой,
да сделай же хоть что-нибудь со мной!
Сотри меня в мельчайший порошок,
наполни мной резную табакерку, 
налей мне двадцать грамм на посошок,
потом - ещё. И выбей табуретку.
Скрути меня, сверни и уподобь
бараньему изогнутому рогу,
да сделай же хоть что-нибудь!
                              Угробь!
Но не пускай меня 
                  опять в дорогу!
1995

* * *
Чудо - устав от дневных разговоров,
сесть у окна и увидеть вдали
красные яблоки светофоров
то ли сквозь ветки, то ли на них.

Чудо - уснув в надоевшей квартире,
где каждый шаг домового знаком, 
вдруг оказаться в неведомом мире
и захлебнуться его сквозняком.

Чудо - конверт в разноцветии марок
вынуть из ящика, взвесить в руке
и ощутить невесомый подарок:
ваше дыхание в каждой строке.
1993

* * *
Снова время повторяет 
все узоры на песке.
Помню детство: мятно тает 
леденец на языке.

Жизнь привычек не меняет,
мятный вкус ей так знаком.
Вот и снова - мятно тает
валидол под языком.
1994

* * *
Вы созданы, чтоб щёлкать зажигалкой,
читать Золя, с собакою гулять,
носить усы и старомодный галстук,
пить крепкий чай 
                 и мной пренебрегать.
1994

* * *
Средь суеты столкнёмся у обочины,
и ты, пережидая красный свет,
напишешь косо-криво, но разборчиво
мой телефон на пачке сигарет.
А я твой запишу в блокноте,
зачем-то даже рамкой обведу,
и разбежимся. Оба мы - в цейтноте,
и адрес некогда писать. И ни к чему -
не до гостей. Уж как-нибудь набрать бы
семь цифр на телефонном циферблате...
Ну, не сейчас, конечно. И не завтра.
Но уж когда-нибудь,
                    когда-нибудь...
1994

* * *
Шелухою листва на асфальте.
Исполинской печали канун.
Время грезить. И слушать Вивальди,
прислонившись плечами к окну.
Наблюдать, как играет со светом
меж ресниц ледяная слюда,
и рассеянно медлить с ответом,
не боясь опоздать навсегда.
Прозревать сквозь закрытые веки,
повернув все обычаи вспять,
знать, что есть где-то стылые реки,
и входить в них опять и опять.
1994

* * *
Жалкие доводы,
жаркое солнышко,
долгие проводы,
пиво из горлышка.
Штрипки да выточки,
сумка с заплатами,
губы в улыбочке,
сердце заплакано.
Хвост виадука
пыльный и куций...
Нам друг до друга 
не дотянуться
завтра уже.
1996

* * *
Я верю - это плюс, а не изъян:
ночами, когда в стёкла давят ветры,
я мысли консервирую в конверты
и рассылаю дорогим друзьям.

Друзья мои - чудесные. И пусть
не видят то, что вижу я всё чаще:
как вопиюще-пуст почтовый ящик
бывает. Как оруще-дерзко пуст.

Я за свободу Мысям и Словам.
За право Переписки: пусть по жизни
свободно конвертируются мысли.
Пишите, люди! Я отвечу вам.
1995

* * *
Опасаюсь, что это навечно.
Я в сомнении, страхе и риске.
В моём сердце живёт человечек.
Год живёт. Два живёт. Без прописки.

Как с ним быть? Может, вызвать милицию?
Пусть по строгости взыщут и выдворят.
Не сидится, не пьётся, не спится мне:
я боюсь, он там что-нибудь вытворит.

Жил бы тихо-спокойно как водится,
я б к нему относилась по-доброму.
Но он там что-то делает, возится,
что-то точит и пилит, и дёргает.

Даже грохот полуденной улицы
с этой тихой вознёю не справится.
Доктор мой озабоченно хмурится:
"Мне шумы в вашем сердце не нравятся!"

И наивно-ответственно лечит.
Как ему объяснить, Гиппократу, 
что там, в сердце, живёт человечек,
неподвластный пилюлям и каплям...
1996

* * *
Всё в природе находит родство:
на земле - каждой твари по паре.
Но такое, как Вы, существо
существует в одном экземпляре.
1993

* * *
Решить непросто: быть - не быть союзу.
Снимаешь пробу серебристой ложкой.
Соль - сахар положи в меня по вкусу.
А перец, извини, уже положен.

Да, горько. Но - по чести, без обманов.
Да, жжётся, но не зло, а добро-
                               вольно.
Лицо не морщи, я не для гурманов.
Не нравится - не ешь. Ходи голодный.
1996

* * *
          Сашке
Чтоб от тоски в Сибири не пропасть, 
я снова к югу направляю бег.
А у тебя совсем иная страсть,
ты любишь снег. 
                Ты - Снежный человек.
            
Совру себе, что нет тебя на свете,
поверю, что ничем с тобой не связана.
Ты - Снежный человек. Ты - Йети.
И жизнь твоя наукой не доказана.
1996

* * *
Ни обмана здесь нет, ни интриги,
всё как есть, так я и говорю.
Человека касаюсь, как книги,
человека, как книгу, люблю.

Долгим взглядом страницы потрогав,
отправляюсь опять и опять
с интересною книгой - в дорогу,
а со скучною книгою - спать.
1996

* * *
Природа отродясь не любит холода:
взгляни, как всё живое ждёт весну.
А мы с тобой играем в меланхоликов
и прячем жар в грудную глубину.
А жар крепчает, ширится и высится,
пойми, огонь не любит баловства,
когда-то он из нас наружу вырвется,
и снова, как и встарь, сгорит Москва.
1996

* * *
Но он ещё живёт, ещё во что-то верит
и думает, что он совсем немного пьёт.
Но кончилась теплынь. Полынью пахнет вермут.
И полынью зрачка затягивает лёд.

Быть может, он ещё пробьётся, он сумеет,
он силы наберёт и - не впервой! - всплывёт,
ведь тот высокий слог, которым он владеет - 
спасательный жилет, и он не подведёт.

Но он рождён летать, он плавать не умеет,
все перья вымокли, надежды никакой 
на тот высокий слог, который им владеет
и водит за него холодною рукой.
1995

* * *
Больше не любишь? Это бывает.
Даже твой кот меня презирает.
Это, однако, ему не мешает 
из моих рук брать колбасу.

Видно, и в чувствах случается осень.
Или мы плохо Всевышнего просим?
Не надорвался бы, брось меня оземь!
Сколько же можно держать на весу...
1996

* * *
Пустые мокрые дороги,
дождь безутешен, ветер груб.
до основания продрогли
папье-маше афишных тумб.

Пустые мокрые дороги...
Бог - тоже чей-нибудь холоп.
В одном страдательном залоге
все судьбы сходятся лоб в лоб,

а мы упрямы и убоги, 
а мы упорно говорим,
что эти мокрые дороги
ведут в сухой и тёплый Рим.
1996

* * *
          H.
Уйдёшь - не возвращай мне ничего.
Всё не за тем слагалось и дарилось,
всё не затем прощалось и простилось,
чтоб стать моей ошибкой речевой.

Уйдёшь - не оставляй мне ничего.
Ни номеров, ни дат, ни дней рождений,
ни мой утробный вздрог при пробужденье,
ни палую листву на Кольцевой,
ни выдохнутых тайн. Что нужно мне,
сегодняшней - глухой, немой, незрячей?
Всё забери: и этот след собачий,
и этот свет в недремлющем окне.
1997

* * *
Цветные разводы от стёкол
на складках немнущихся риз...
Апостолы Павел и Петр, 
святейшие Глеб и Борис!

За что мне такая награда:
от радости тихой горя,
следить за усталостью сада
в дубовую дверь октября,

глаз щуря, нахальный и карий,
что с детства с разрухой знаком,
топтать богатейший гербарий
расшитым цветным сапогом?

Какую готовить расплату
за жизнь средь осенних кулис,
апостолы Петр и Павел, 
святейшие Глеб и Борис?
1994

* * *
Что там бьется внутри, будто сердце?
Я-то знаю, что сердца там нет.
Красной рыбки холодное тельце
хлещет мокрым хвостом о скелет.

Все мечтает добраться до порта,
выйти из полосы вечных зим
и, барахтаясь в русле аорты,
все без устали ищет Гольфстрим.

После мнимых побед, отречений, 
после гонок по ложным следам
больше нет во мне теплых течений.
Не ищи. Привыкай к холодам.
1997

* * *
Как надоело, как постыло: 
билеты, письма, города...
А я не авиапосылка,
чтобы летать туда-сюда.
Возможно, я и поспешила
финала клавишу нажать,
но не счетная машина,
чтоб за двоих одной решать,
пока ты с отрешенным ликом
сидишь и множишь свою грусть...
Я крепко сшита. Хоть и лыком,
а крепко. Я не разорвусь, 
не растянусь, не разменяюсь
меж пунктом А и пунктом Б.
Висит над городом туманность.
Туманность на пути к тебе.
1996

* * *
Ты придумал, и очень рад,
что во всем виноват март.
Только в том, что мы с тобой врозь,
виновата земная ось.
Если хочешь со мной быть,
вместе думать и вместе спать,
научись презирать быт,
поверни эту ось вспять.
Ну а если не хватит сил, 
если слаб - извини, брат.
Значит, много ты запросил.
И совсем ни при чём март.
1996

* * *
Тебя, конечно, обласкает,
украсит бытие твоё
та, с мерилиновским оскалом.
Мой бог, куда мне до неё

с моею резкостью повадок,
с моим скептическим баском,
с моим шарниром меж лопаток,
с моим змеиным языком

да с моей верностью двудневной - 
как ни  насупливаешь бровь,
уж завтра станет предпоследней 
моя последняя любовь.

Не жди до завтра. Время даром
не трать. Ступай, тоску гоня, 
к той, с мерилиновским оскалом,
мой бог, куда ей до меня!
1994

* * *
Ночь пропета и пропита,
дом пропитан коньяком.
Свечка стала сталактитом,
засинело за окном. 
Гость уходит и уносит - 
как тяжел его карман! - 
затянувшуюся ноту,
ту, что ныла весь роман.
1996

* * *
Прочь из дома, прочь!
В снеговую гжель!
Ну и что, что ночь,
ну и что - метель!
Чуть надев пальто,
чуть хлебнув вина...
Кто со мной? Никто?
Ну, так я одна.
1993

* * *
О, не смотрите! Я без панциря - 
как будто бы мозоль без пластыря.
И мне сейчас все ваши взгляды - 
острей ножа, страшнее яду.
Да не смотрите же, не надо!
Мне просто нужно подышать.

Возьмите же ваш взор обратно,
я некрасива, я отвратна, 
я уязвима, непонятна,
но мне так нужно подышать.

Простите мне, простите, право,
нервозность и неровность нрава,
я с вами вовсе не играла,
я только подняла забрало,
чтобы немного подышать.
1996

* * *
Господь, не поскупись на чудо:
дай долгих и счастливых лет
для той, которая в простуду
вступала, будто в высший свет.
1997

* * *
Как будто не всерьёз: шутя, смеясь, 
но горло перетягивая плотно, 
меня душила женщина-змея.
А я терпела. Из любви к животным.

Янтарными серёжками дразня,
игольчатым двуперстьем без стесненья
меня колола женщина-сосна,
а я терпела. Из любви к растеньям.

Сменились сотни солнц и сотни лун,
теперь жестоко при любой погоде
меня тиранит женщина-тайфун.
Но все терплю я. Из любви к природе.
1996

* * *
Не в радость, а тягость мне это почетное звание.
И очень хотелось бы изменить положение.
Но я - твой Друг. Согласно штатному расписанию.
И нет никакой надежды на повышение.

Кто твою душу лечит? Душу в зудящих ранках...
Я бы советовала тебе взять меня на заметку.
Но я - твой Друг. Согласно табелю о рангах.
А друг - это только друг, а не тайный советник.

Но хотя бы за выслугу  лет окажи мне услугу,
ну повысь меня в должности - умную, добрую, 
                                            нежную!
И ты начнёшь новую жизнь - без ран. 
                                    Но уже и без Друга.
Только как ты без Друга? Пусть все остаётся
                                            по-прежнему.
1996

* * *
Здесь не помогут ямб и дольник,
хорей и дактиль грудь не выставят.
Попав в любовный треугольник,
готовься выдюджить и выстоять,

на плечи взять хрустальным грузом
сознанье: разобьешься вдребезги! - 
и по его гипотенузе 
пройти, страховкою побрезговав;

измерить все свои аршином,
и торопясь - ведь все мы смертные! -
его углы, его вершины
постичь без всякой геометрии:

лбом - об углы! Вершины - приступом
сердечным, нитроглицериновым
(уж если кудри серебристые, 
не дорожить же сердцевиною!)

Ни теореме Пифагора 
не поддается он, ни времени - 
Любви Бермудский Треугольник
разносторонний, тазобедренный...
1996

* * *
Ты уезжаешь: надоели стены
и старые газеты на диване.
Ты привези - Ей платье от Кардена,
а мне - виолончель от Страдивари.

Пусть Она ходит - в платье от Кардена
из самого моднейшего картона - 
и пусть пред Ней бледнеет кисть Гогена,
и голоса стихают на полтона,

пусть Она ходит - в платье от Кардена - 
по раутам из фантиков и франтов,
где муть в глазах от полиэтилена,
где стужа  на груди от бриллиантов.

А мы затеплим старенькую песню - 
мотивчик древний терпкий и лечебный,
и нам не будет холодно и тесно.
"Нам" - это значит мне. С виолончелью.
1994

* * *
Красная Книга. Краснее, 
чем красная кровь.
Мысль осеняет однажды 
                      любого листающего:
люди, пора бы нам
                  взять под охрану Любовь - 
самое крупно-
             рогатое
             млеко-
             питающее.
1997

Кижи

1.
Перехожу
            на календарь друидов.
Другую жизнь
диктуют мне 
            сокрытые из виду
мои Кижи.
И азбуку дриад 
               я принимаю,
и их режим.
Пусть нежатся
               в Онежском океане
мои Кижи;
я им сегодня,
                душу обнажая,
пою Псалтырь.
Я ухожу в Кижи,
                не уезжаю.
Как в монастырь.

2.
Мне хочется на остров, 
нежней, чем человека,
обнять ребристый остов
осьмнадцатого века.
На этих тёплых ребрах
(теплей, чем плоть людская!)
растратить твердь и робость,
густой смолой растаять,
скрепить собою Время
и, презирая трудность,
с извилин срубов древних
считать простую мудрость,
уже среди причастья
привыкнуть к новой форме.
И, захлебнувшись счастьем,
пустить слезу и корни.
...Когда-нибудь, под осень,
в день золотой и кроткий,
я приплыву на остров
и отпущу все лодки.
На-всег-да.
1996

* * *
Не просто слышу - чувствую
                           твой голос,
такой весомый: в каждом звуке - унция.
Мне думается, под ним провода гнутся,
когда ты говоришь по телефону.
И покажется звонкая трамвайная линия,
и протащатся за окнами кварталы.
Я никогда от этой дороги не устану:
она очень короткая.
                    Она очень длинная.
Голос твой серебряный
еще в ушах, 
а я уже перед дверью,
на все другие двери похожею,
шаг - 
и я уже в прихожей
снимаю перчатки,
улыбаюсь, 
в каждой клеточке
                  твоей воспалённой сетчатки
отражаюсь.
Отражение резко,
отчетливо, не вибрирует.
А сотрется - так эти фрески
отреставрирую.
Как всё просто. Растоплены глыбы льда,
и даже камни разжижены.
Может быть, это и не навсегда.
Но это пожизненно.
1995

* * *
...Тщетна здесь изысканная тщательность
поиска красот, чудес, реликвий.
Ты - единственная досто-
                        примечательность
города
       этого
             безликого.
Нет, он не безлик, его лицо везде:
серый камень
             да дороги с лужами.
Но я дала подписку о невыезде.
Я надеюсь, ты того 
                   заслуживаешь.
1996

* * *
Мы связаны. Так, как никто не связан:
ни узники, ни - в одеяльцах - детки.
Мы связаны с тобой славянской вязью.
Узлами птичьих гнёзд
                     в древесных сетках.

Мы связаны вчерашней неприязнью.
Мы связаны сегодняшней любовью.
Грассированным сном. Российской грязью.
Мы связаны так накрепко,
                         что больно.

Мы связаны дефисом и диезом.
Мы связаны публично и заочно.
Нам уз не перегрызть, не перерезать,
мы связаны. 
            Столь прочно, сколь порочно.
1996

* * *
Жалко славой примятых 
от макушки до пят.
Я люблю безымянных:
имена тяготят.

Сколько их в наше время, 
знаменитых калек!
Стукнет имя о темя - 
и пропал человек.
1996

* * *
О-
судим
безумный порыв.
Миф
умер.
Да здравствует Миф!
Шар 
лопнул:
ну, меньше одним.
Га-
лопом
бежим за другим.
Мы
живы!
А кто полегли - 
от лживой, 
но все же - любви! - 
схо-
роним.
И вновь водрузим
ко-
рону
на мыльный пузырь.
1996

* * *
Я повторять уже устала,
что нет и повода для ревности.
Тебе все мало. Знаю, мало...
Но не от скупости. От бедности.
1996

* * *
Мели все да рифы...
Как бы обойти их?
И плевать на рифму,
ведь не в рифме счастье.
1996

* * *
Нет, я не справлюсь. И потом - 
соблазн огромный:
так громыхнуть своим грехом,
чтоб все оглохли.
И в наступившей тишине - 
назло кликушам! -
лифт осадить на этаже,
что мне так нужен.
1996

* * *
Здесь уголок хороший, но заброшенный.
Ты выслушай, пока еще не пьян:
как утро выпотрошит uз ночи порошу,
ты уходи по заячьим следам.
Я тебе хлеба на дорогу дам
и яблоко румяное и сочное.
Ты уходи по заячьим следам.
Ты только их 
не перепутай с волчьими.
1996

* * *
В упор - зрачков неистовая мгла.
Мгла с искрой неизученных 
                           инстинктов.
Вот так вонзается игла
в чёрное измученное тело
                           пластинки.
Вот так без позволенья
                           входит ключ,
сдирая в скважине все мелкие преграды.
И первый миг проникновения
                           болюч
иглы, ключа и пристального взгляда.
Боль - лакмусово-правильный ответ:
обласкан ты Землёй? 
                    Иль бродишь в дебрях рая?
Я счастлива - 
              меня как будто нет.
Мне больно - 
              это значит, я живая.
1996

* * *
Не смотрите в глубь кристалла,
не ищите там успех.
Лето красное настало.
Рожи красные у всех.

То ли свинка, то ль краснуха,
то ль чудовищный загар,
то ли укусила муха,
то ли солнечный удар.

Я б зелёнкою все лица
разукрасила под лес:
может, и затормозится
воспалительный процесс...
1996

Канитель
И не стихи к тебе, а просьба вроде...
От рыбы вольной, от твари 
                          умной,
оглохшей от тиши аквари-
                        умной,
орущей, вопреки своей природе:
да помоги же мне!! Скажи: кто я?
Перебери мои молекулы и атомы,
пойди на курсы кройки и шитья
или в кружок паталогоанатомов,
твёрдой рукой
              жестом точным и верным
вскрой
       малокровье моих откровений:
может, в венозной рубиновой жиже,
в пёстрых мотках оголенных нейронов
есть золотая бесценная жила,
ради которой - всё. Ради которой.
Ты разъясни мне - 
                  пусть фразы избиты! - 
что я не зря ежечасно рискую
вылететь с круга, сорваться 
                            с орбиты,
что не в пустую всё, 
                     что не в пустую...
1996

* * *
Казалось бы - удачно все немыслимо:
всегда в кругу, всегда на людях, в центре...
Но без тебя я не живу.
                       Я мыкаюсь,
как государство, отлучённое от церкви.
Теряю силы, собираюсь с силами...
Ничто так не томит, как ожидание:
жду, когда мудрый Бог
                      изучит синтаксис,
сведёт на нет все знаки препинания.
1996

* * *
Поговори со мной, пожалуйста,
сегодня ночь такая гулкая,
и я брожу по тёмным комнатам,
пугаясь собственных шагов.
Я распечатываю шорохи,
я натыкаюсь на предметы,
я чувствую огромность радиуса
небытия вокруг себя.
В моих ушных сверхчутких раковинах - 
гул всех морей и океанов,
плач ореад и писк сигналов 
внегалактических миров.
Мне мыслей не собрать, мне боязно,
поговори со мной, пожалуйста,
по пресловутому межгороду
обычным русским языком.
Поговори со мной, как с маленькой,
верни меня в мою субстанцию,
верни в уют домашних тапочек
и в узнаваемость вещей.
1996

* * *
Я говорю не с одним поколением,
слушайте все - я даю показания.
Я расскажу о своем преступлении
громко, при всех, не страшась наказания.
Я не нуждаюсь в реабилитации,
я не раскаялась в этом поступке.
Я преступила закон Гравитации
в памяти твердой и трезвом рассудке.
Корчься и плачь, побеждённая физика!
Что-то ты, Ньютон, сказал неуместное:
всё это - выдумки, всё это - вымыслы,
здорово, знать, тебя яблоком треснуло!
Не изучая стратегию с тактикой,
без подготовки и без напряжения
я вечерами брожу по галактикам,
я презираю закон притяжения.
Что же, что я невесомо-бездомная...
Мне быть притянутой вовсе не нравится
даже к Земле, хоть она - бесподобная,
а уж тем более - к дому и прачечной.
Мне б в этой жизни успеть обязательно
всюду! Пока неземное правительство
не пригляделось ко мне повнимательней 
и не прислало мне вида на жительство.
1996

* * *
Я засиделась здесь не слишком ли?
Или ещё в дорогу рано? 
Мне этот город жмёт под мышками,
а я ношу его упрямо. 
А я ношу его из бедности,
и мне нисколечко не стыдно.
А я ношу его из вредности,
из детского максимализма.
А я ношу его из жалости - 
куда он без меня? На свалку.
А я ношу его из шалости
навыпуск. И хожу вразвалку,
как будто нет иной планиды мне,
чем город со следами штопки,
с названьем тряпочно-корридовым
да с вечной башнею на сопке.
1996

* * *
Живу! И неужели кто-то
"жила" промолвит с холодком?
Жи-ву! И не вполоборота,
не исподлобья, не тайком.

Мне странно думать, что кода-то
возникнут цифры за тире,
я стану календарной датой - 
           всего лишь календарной датой!
           о, целой календарной датой! - 
на чьём-нибудь календаре.
1994

© Татьяна Долгополова, 2002
© Сибирские писатели, 2002